А потом родился Он — плод их любви, солнечный малыш, который сокрушил Её дух, разбил Её душу вдребезги, изранил Её тело. Тот, кто стал Их продолжением.
Кем Он стал для Него? Вечным вопросом «за что?», и жалостью к ребенку? Чувствами, которые Она видела в Его глазах, в Его позе и поджатых губах, слышала в интонациях?
И весь тот бред, про хорошо, Её уже не привлекал, потому что Её мир рухнул.
Тот, кто должен был стать продолжателем рода, Мальчиком Солнца, а не солнечным мальчиком. Тот, кто перечеркнул все Её будущее, и подверг сомнению Её прошлое. Тот, кого Она стала уважать, звериным, материнским уважением, уважать, как Она говорила, «как личность», конечно, сыном же назвать Его Ей было очень трудно, поэтому Она уважала в нем личность. Если бы Он не был солнышком, если бы это все просто было без лишней хромосомы, Она бы растворилась в Нем, упала бы в Него, в эти эмоции, в этот материнский трепет от сжатых кулачков и ути-пути щечек, пяточек и попочки. Но вместо этого пришла чернота, пришла боль от того изнасилования, над женщиной, которое называется родовспоможением, от жалости к себе, такой уникальной, а давшей жизнь неполноценному существу.
И Она оказалась не готова быть матерью, все эти ути-пути щёчки не затмили, не смогли заслонить от Неё то, что произошло. С обычным ребенком, когда тот совсем кроха, достаточно увидеть его спящим-сопящим и все тяготы как рукой снимает.
А тут были такие тяготы, которые погребли всю Её, и их было не снять рукой. Была чернота и не было пути вперёд, не было маршрута, не было пункта назначения, не было ничего, только мысли об изнасиловавших Её родах и о ребенке, который мог стать для Нее всем, но причинял только боль. И все слилось — роды, первенец, диагноз, все было сближено болью и источало боль. Нет, Она продолжала уважать Его как личность, радоваться Его достижениям, удивляться Ему, но быстро раздражалась и не имела терпения, опускала руки, при Его невовлеченности, умилялась Ему спящему, но так и не видела Своего будущего. Когда Он не спал, бодрствовал и *напоминал о своем существовании*, Он причинял боль, все ещё продолжал причинять боль. И до сих пор.
Эту _боль_ удалять нельзя, обезболивающее тут тоже неуместно. В чем причина боли? Ты же уже видишь путь и идёшь вперёд, и путь оправдан, и в Небесах и на Земле. Но что тогда? Ты жалеешь себя? Ты та, не смогла бы родить такого ребенка, но ты не была той, поэтому смогла, ты ошибалась тогда, глобально и в мелочах, как и многие вокруг продолжают. Но помни, что боль удалять нельзя. Не все ошибки нужно совершать, но некоторый опыт можно получить только на ошибках, вспомни любое инициирующее посвящение, правильный — не пройдет, только истинный, тот кто способен на жизнь после катастрофы, хотя это и означает потерять себя навсегда. Но выбора нет. Ты не думаешь об ошибке, ты не думаешь о правильности, ты истинный, такой какой ты есть, и ты совершаешь поступок. Ты не взвешиваешь откат. Испытание под маской жизни. Экзамен, о котором не предупредили, контрольная, о которой не знали, задача, которую скрывали… А иначе, Всё пошло бы прахом.
Если бы знала последствия, хрен бы ты так поступила, плевать на правильность и истину. Струсила бы, но не потому что трусиха, а потому что… это переломная точка.
Это не крах. Это переломная точка.
Эксперимент. Очередной?!
И уже нет желанию плюнуть в морду экспериментаторов, и выцарапать им глаза, и оглушить их воем своего горя. Потому как рубеж пройдем, и на новой стадии внешние покровы немного окрепли, и внутренние органы привыкли к новой форме существования. Можно и так жить. Продолжать. Ты приспособилась. Идём дальше.
А где она, та боль? Все ещё с тобой? Неужели? Ты правда думаешь, что это та же самая боль? Та же, что и 3 года назад? Три года назад, ровно три года назад с тобой случилось чудо, твоя психика приспособилась к потрясению.
Это был сон. Ты шла по выжженной пустыне, был очень жаркий день, слепило солнце. Ты идёшь, сбоку стул, ты снимаешь с себя черную мантию, и оставляешь ее на этом стуле. И уходишь вдаль. Там видно дерево, белое, без цветов. Да, белое раскидистое дерево без цветов в пустыне. И ты идёшь Туда. И знаешь, что дерево зацветёт, когда придет время.
На следующее утро я впервые смогла улыбнуться, искренне улыбнуться, своему сыну. Ему было почти полгода.
И вот теперь, спустя три года, я понимаю, что та боль, что иногда уколом задевают меня окружающие, не имеет ничего общего (по интенсивности) с той, с которой я жила те первые полгода, той, что сломала меня. Не надо путать холодное с жестким.
26–27.10.18
